летние драбблы бсд

[lawtale]

Название: Ножи и яблоки
Размер: драббл, 430 слов
Пейринг/Персонажи: Тацухико Шибусава | Фёдор Достоевский
Категория: преслэш
Жанр: повседневность
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Утоленное раньше срока желание не приносит ничего, кроме пустоты.
Примечание: ближайший преканон Dead Apple
Размещение: запрещено без разрешения автора

— Покатай меня, большая черепаха, — Федор откидывается на спинку стула, неудобно запрокидывает голову, чтобы посмотреть на подошедшего сзади Шибусаву. — Развесели меня, большой грустный дракон.

Мозг Федора — сложная система; недостаточно сложная, чтобы Шибусава при желании не мог в ней разобраться, но желания ему-то и недостает. Федор хорош как он есть. Не обязательно разрезать яблоко, чтобы любоваться его алыми блестящими боками, если ты не собираешься его съесть прямо сейчас.

Шибусава для этого еще недостаточно голоден.

— Предполагалось, что это ты будешь меня веселить, — отвечает он равнодушно. В уголках губ Федора прячется ухмылка, готовая превратиться в смех в каждую секунду. Шибусаве, которого давно не радует ничего в мире, это кажется необычным и забавным.

Федор сам по себе — необычный и забавный. Шибусава открыл перед ним одним двери своего замка, без сомнений показал свою коллекцию: среди толпы серых людей, похожих на речную гальку, Федор — алмаз, сверкающий на солнце.

Какая жалость, что пока не получается запрятать его в драконьей сокровищнице навсегда. Но можно притвориться — обрядить его в белое, словно снег с его холодной родины, позволить жонглировать словами и серебряными ножами с одинаковой легкостью, отдать ключи от всех дверей, но запретить одну из них открывать в его отсутствие.

Фёдор однажды нарушит этот запрет. Вопрос лишь в том, как много времени осталось до этого.

Шибусава готов подождать: утоленное раньше срока желание не приносит ничего, кроме пустоты, уж ему ли не знать.

— Собираешься сделать шутом меня? — фальшивая обида в голосе только оттеняет его глубину. Федор щурится, больше не сдерживая улыбки. — У меня на эту роль есть кандидат получше.

В интонации его — предвкушение. Тень удивления пополам с любопытством обжигает Шибусаву непривычным холодом около позвоночника.

Для игры в кошки-мышки — пусть и на троих — нужна кошка. Федор мог бы извернуться, но не хочет. Пусть будет так. Однажды он расскажет правила, по которым играет, и Шибусава не найдет в них ничего интересного. Однажды он откроет запретную дверь и выпустит из нее все, таящееся во мраке, оставив запертой только надежду. Однажды голод возьмет верх и на вершине тумана не останется ничего, кроме ножей и яблок.

Однажды Шибусава вернется в замок, и один из ключей на связке у пояса Федора будет окрашен кровью, и они оба будут долго смеяться над тем, чья кровь это окажется.

— Его зовут Дазай и у него потрясающая способность, — Федор усмехается своим мыслям. — Он тебе понравится.

Шибусава кивает. Собирается ли Федор предать его ради этого человека, хочет ли использовать Шибусаву, чтобы избавиться от него, планирует ли столкнуть их лбами и наблюдать за этим со стороны — неважно. Если это хоть на миг развеет скуку, Шибусава последует тому пути, который для него выбрал его личный демон.

В полумраке комнаты глаза у Федора — в цвет яблочной кожуры.


Название: Церковь хорошего настроения
Размер: драббл, 535 слов
Пейринг/Персонажи: Александр Пушкин, Федор Достоевский, Иван Гончаров, Николай Гоголь
Категория: джен
Жанр: флафф во время войны, повседневность
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: где-то там смерть второстепенных персонажей
Краткое содержание: Пушкин терпел и ждал, пока ему объяснят.
Размещение: запрещено без разрешения автора

За грохотом выстрелов и падающих каменных груд тихий смешок услышать можно было разве что при помощи воображения, и Пушкин вначале подумал, что ему показалось. Но нет — на лице у Федора все еще сияло то одухотворенное выражение, предвещающее целому миру проблемы, сравнимые по разрушительной силе с ядерной войной.

Ядерные грибы выглядели такими заманчивыми — по сравнению с теми, которых сейчас обожрался Иван. Тот сидел рядом с ним в импровизированном окопе и что-то довольно намурлыкивал себе под нос. И улыбался.

Иван Гончаров.

Улыбался.

— Какого черта? — спросил Пушкин, не особо рассчитывая на адекватный ответ. Иван рассмеялся, взмахнул смычком — залетный гость из организации с еще более нелепым названием, чем у них, и коктейльным именем радостно запищал, когда каменная волна подбросила его вверх, словно опытного серфингиста, и мягко опустила обратно.

Смычок принадлежал Федору. Бинты, из-под которых торчали отрастающие светлые волосы, тоже принадлежали Федору. Гость — Николай Гоголь — Федору, к сожалению, пока не принадлежал, поэтому просить его заткнуться и не выплевывать загадки и ответы на них со скоростью Тины Канделаки и громкостью пароходной сирены не представлялось возможным.

Пушкин терпел и ждал, пока ему объяснят.

Федор начал говорить, но вовремя понял, что его эта вакханалия заглушит надежнее любого кляпа. Поэтому просто усмехнулся, провел пальцем по лбу и сделал вид, будто что-то режет.

Землю снова тряхануло. Кто-то, судя по звукам, свалился в образовавшийся раскол и не успел выбраться прежде, чем каменная пасть сомкнулась. Гребаные результаты радикальных методов Достоевского. Гребаные радикальные методы Достоевского. Гребаный Достоевский.

Иван снова рассмеялся.

— Лучше бы ты просто стукнул его по голове сковородкой, — Пушкин выплюнул подозрительно задрожавшие во рту осколки камня и потыкал пальцем в щеку. Кажется, один из зубов шатался. — Чугунной. Чтоб насмерть сразу.

Федор продолжал лыбиться, как сын Рамиреза и Мадонны, Иван мерзко хихикал, где-то за каменными грудами во весь голос орал Гоголь, беспорядочно размахивая конечностями — своими и чужими — и периодически срываясь в истерический хохот. В этой белой церкви хорошего настроения Пушкину места явно не находилось.

"Нетушки", мрачно подумал он, "я под его нож не лягу. Должен же здесь быть хоть один нормальный человек".

Нормальным человек, попавший в тюрьму за тройное убийство, мог показаться только на фоне разношерстной компании крыс и птичек-змеек-археоптериксов или кем там воображал себя Гоголь, но Федор одобрительно кивнул, словно в очередной раз прочитал чужие мысли, и протянул ему испачканное в грязи и чьей-то крови яблоко. Второе такое же у него забрала появившаяся из воздуха ладонь в бордовой перчатке, показала последовательно большой, указательный и средний палец и снова исчезла.

Почему Федор, мать его, Достоевский до сих пор не выдавал ему молоко — или хотя бы валерьянку — за вредность. И за то, что за путешествие с ним Пушкин похудел на два с половиной килограмма. И за...

Федор все еще лыбился. По внутриорганизационной примете это не сулило ничего хорошего.

Но, в конце концов, Пушкин все еще оставался жив — в отличие от всех, кто осмеливался заступить демону Достоевскому дорогу. Под его ладонью теплел приклад родной винтовки, проклятое яблоко лежало на коленях, поблескивая почти аппетитно, а все, кто видел его в лицо, после встречи с наглухо отбитым клоуном хорошо если смогут понять, где у них теперь нос, а где задница.

Дом был сумасшедшим, но другого дома у Пушкина все равно не было.

Он вздохнул, протянул руку, оторвал край свисающего с головы Ивана бинта и принялся оттирать кожуру своего сегодняшнего обеда от крови.


Название: Цветы абрикоса
Размер: драббл, 655 слова
Пейринг/Персонажи: Юан/Чуя Накахара, Ширасэ
Категория: гет
Жанр: драма, юст
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: спойлеры к первым сериям третьего сезона.
Краткое содержание: Если когда-нибудь ты меня оставишь, говорит ему Юан — не вслух, но каждой окрашенной прядью, — я не смогу больше скрыться в тени.
Размещение: запрещено без разрешения автора

У Юан глаза как измаранная нефтью вода, у Юан волосы как смешанная с песком пыль. Вся она — как ящерицы, сливающиеся цветом со стеной, чтобы избежать взгляда хищника, непревзойденные мастера маскировки.

Ничего из этого ей больше не надо.

— Уверена? — спрашивает Чуя.

В руках у него картонная упаковка с очередным поп-айдолом на картинке. Юан только зло передергивает обнаженными плечами, прежде чем накинуть на них белую тряпку — чтобы потом не стоять под душем, пытаясь отскрести с кожи следы мочалкой.

Чуя вздыхает, но послушно опускается рядом, выдавливает небольшого червячка краски из тюбика на ладонь — голую, про специальные перчатки, идущие в комплекте, они забыли. На пол падает позабытая инструкция с яркими схемами и радостными девушками, наигранно улыбающимися фотографу. У них нет ни ободранных коленей, ни ссадин на щеках, они идеальны, как куклы, как принцессы на обложках иностранных книг.

Но Чуя отпихивает их носком кроссовка в сторону и даже не смотрит. Значит, в такой идеальности нет никакого смысла, раз Юан так легко смогла украсть его внимание. Не только у неизвестных ей моделей, но и у остальных членов банды: в этом убежище, кроме них, нет никого, Юан утащила Чую тайком, не желая посвящать в свои планы кого-то еще.

Что ей скажет Ширасэ, когда они вернутся? Накричит за то, что увела Чую от стада, лишив их защиты на целый день?

Она поджимает губы. Ей все равно. Грубому, громкому Ширасэ никогда не стать таким же как Чуя, пусть он притворяется, что удерживает поводок. Серое остается серым, будь это волчья шерсть или сталь ножа-бабочки, а Юан...

Юан больше не будет бесцветной, нет. Больше не будет стараться затеряться на фоне полуразрушенных зданий, пыльных переулков, словно хамелеон, прячущийся от змеи. Не теперь, когда у них — у нее — есть Чуя.

Яркий, рыжий, словно сказка, словно солнце, Чуя.

Чуя, что никому не даст их в обиду.

Что сейчас осторожно путается пальцами в ее волосах, стараясь распределить краску равномерно, не пропустив ни одного участка. Юан довольно жмурится под аккуратными прикосновениями. Ей кажется это справедливым: Чуя дал ей обещание, когда она застегнула на его запястье синий браслет, сейчас ее очередь клясться ему в верности, страшно, искренне. Если когда-нибудь ты меня оставишь, говорит ему Юан — не вслух, но каждой окрашенной прядью, — я не смогу больше скрыться в тени.

Я больше не хочу скрываться в тени.

Впрочем, честный, наивный Чуя их не оставит. Пока Ширасэ хлопает его по плечу и требует расплаты за козырь, пока Юан виснет у него на локте и лжет, что кроме Овец его никто не примет, — Чуя никуда не уйдет.

Ради этого Юан готова приносить ему присягу сколько угодно раз. И закрывать глаза, когда он хмурится и засекает на телефоне время, — тоже.

Прохладными, осенними вечерами солнце падает за крыши домов слишком быстро: когда они заканчивают промывать и сушить полотенцем волосы, на улице уже почти ночь.

— Завтра у мафии рейд, — предупреждает Чуя, пока Юан расстилает на полу импровизированный спальник. — Не выходи из укрытия.

Юан кивает, но спохватывается, что в темной комнате он не увидит жеста, и отвечает:

— Как скажешь, — и добавляет, не в силах удержаться, — ваше величество.

— Да не король я, — бурчит Чуя и отворачивается. — Спи давай.

Заботы в его голосе все еще больше, чем раздражения, пусть даже услышать ее тяжело. Ничего, думает Юан и накручивает розовую прядь на палец, ничего страшного. Скоро Чуя смирится. Скоро Чуя примет корону, как ему и полагается, и тогда полноправным Королем Овец уже никто и ничто не сможет управлять — ни чувство вины, ни загадки прошлого, ни его подданные во главе с хитрецом Ширасэ.

Никто и ничто, кроме самой Юан — ведь всем королям нужны королевы, это известно даже девочкам с самых грязных портовых улиц. Воровкам, обманщицам, преступницам — достойным принцессам Чаши, вырастающим, чтобы сесть на трон рядом с кем-то, или не вырастающим вовсе.

Успокоенная этой мыслью, она засыпает. Браслет чуть неудобно сдавливает запястье, но с напоминанием о том, кто она и кому принадлежит, Юан не расстается даже во сне.

Чуя сидит на подоконнике, смотрит в окно; свет луны, разрезанной пополам пятым небоскребом Портовой Мафии, не касается его испачканных в розовой краске рук, но озаряет лицо.